Когда дети впервые узнают о смерти, что происходит с ними?..

БЫЛЬ ПЕРВАЯ

Своё детство я провёл в светло-ясном потоке дней, и каждый из них был представлен моим чувствам и ощущениям бесконечным количеством самых разнообразных тайн, которые хотелось и нужно было открывать. Поэтому каждый день был бесконечной чередой приключений и открытий. Поэтому каждый отдельно взятый день был сам по себе Бесконечностью. Каждое новое утро воспринималось как нескончаемое пространство, заполненное ярким солнечным светом, либо прозрачными дождевыми каплями, либо ослепительно белым снегом. Ни о каком вечере, ни о каком конце дня не могло быть и речи! Да и вообще, нигде никакого конца не было! Мир воспринимался целостно и полно, и что такое Бесконечность объяснять было излишне. Так же как излишне было объяснять, что такое Вечность, ибо это было одно и то же и воспринималось просто и естественно, как само по себе разумеющееся бытие. А бытие находилось во мне. Мои тело, душа и разум пребывали в гармонии, которой ничего не угрожало. Я был счастлив! Я — был.
Что такое смерть, я впервые узнал в три года.
Умерла соседская бабушка, и мать объяснила мне, как могла, что все люди рано или поздно умирают. И что она сама и даже мой отец не являются исключением.
— А я?
Она вздохнула:
— И ты…
— Но я же маленький, а умирают только старые!
— Когда-нибудь ты тоже состаришься и станешь дедушкой, — печально улыбнулась она.
Чувство, захлестнувшее меня, было сложным и противным до возмущения: как-ак?! Мне ещё и это предстоит — стать старым?! У-у-у! Я ни за что не хотел этого! Но новое знание поразило меня и вызвало во мне ощущения неведомых доселе горечи и уныния.

БЫЛЬ ВТОРАЯ

Мои молодые красивые родители в ту чистую пору любили друг друга и были счастливы. Такие же молодые и жизнерадостные их друзья иногда приходили к нам в гости и, случалось, засиживались допоздна. Тогда мать стелила мне в единственной комнате, гасила свет и опять возвращалась на кухню, где её ждали гости, тихо журчала музыка и мягко светился абажур. И все они там громко разговаривали, пели и смеялись, и это нисколечко не мешало мне уснуть.
Однажды я наблюдал за ними через открытый дверной проём и видел, какие они там весёлые, здоровые, сильные, большие, энергичные. Как много они знают и ничего не боятся.
А я тут один, в тёмном углу родительской кровати, маленький, слабый, когда-то обязательно состарюсь, заболею и умру. И меня уже нигде не будет. Всё, что есть вокруг, в нашем доме и за его стенами, другие дома с другими людьми, дорога, объединившая их в улицу, а за нею лес из высоченных сосен, горы, камни, небо, усыпанное звёздами — всё это останется, а меня не будет нигде. И я уже не смогу и никогда уже не буду: видеть, слышать, нюхать, трогать и вообще ничего не буду чувствовать и ощущать. Меня н е б у д е т !! И эта глобальная несправедливость, которая рухнула на меня с новым знанием, была такой безжалостной и неумолимой, такой непостижимой, что я чуть было не задохнулся в рыданиях. К тому же я почему-то изо всех сил старался их сдерживать: сжал кулаки, напрягся весь, стиснул зубы. Однако мать услыхала мои всхлипы, подошла и спросила с тревогой:
— Что случилось?
И тут я выпустил на волю весь дух безысходности, негодования и страха:
— Не хочу умира-ать!!
Сначала никто ничего не понял, а когда разобрались, в чём дело, мать сказала:
— Глупый! Это же будет так нескоро! — И все они наперебой принялись меня утешать с улыбками и удивлением. Наконец я утихомирился. А они вернулись к прерванному застолью и ещё некоторое время вполголоса с сочувствием и пониманием обсуждали там случившееся.
Они были советскими педагогами, мои родители, марксистами-ленинистами. Они жили для того, чтобы преодолевать, покорять и преобразовывать. И я гордился ими!
Так или иначе, но с тех пор я вынужден был покориться и признать, что Вечность и я — это не одно и тоже. Восприятие этого положения осуществлялось не формально, а по существу, на самых глубинных уровнях психики. Я отделял себя от Мира. И как только это произошло, нарушилось Единство и пришла Болезнь.
Сейчас мне за шестьдесят, а тогда было чуть больше трёх, но я до сих пор отчётливо помню свою первую бредовую ночь, так, будто она была вчера.
Я лежал на спине с высохшим ртом, а с потолка мне на грудь нескончаемо, одна за другой падали паутины. Они были чёрными, чёткими, будто вычерченными строго правильной геометрической формы. Одна за другой. Падали, падали, падали… Но не задерживались, а проходили куда-то сквозь меня. Я метался по кровати, но сдвинуться с места не мог.
Болел я долго, около десяти лет. Рос хилым и слабым. Больше всего домогали головные боли. Каждый день. До тошноты, до рвоты. Кому только мать не показывала меня. И бабкам, и даже какому-то известному Свердловскому профессору. Но никто ничего не мог определить. И только спустя много лет мне самому открылась та давняя причина моей детской болезни, и я как мог, описал её здесь.
И всё же, несмотря ни на что, мне неслыханно повезло. Мои талантливые родители зачали меня в любви. Я был «дитя любви» и самым настоящим вундеркиндом. Отец и мать любили меня.
О, если бы они ещё любили и Бога! Но им было нельзя. Они были атеистами.
А мне было можно. Ведь из меня атеиста ещё не сделали. Не вылепили, не вытесали, не выковали. Меня ещё не успели воспитать, закодировать, запрограммировать. Мне ещё не навязали чужое виденье мира. Я всё ещё видел его своими глазами, чистыми, божьими. Я любил Бога, хотя не отдавал себе в этом отчёта. А Бог любил меня. Божья любовь просто и естественно наполняла моё существование. А состояние этой наполненности и было счастьем. И моя болезнь и иные мелкие огорчения лишь оттеняли эту любовь.