Отрывок из рукописи «Свет Разумруда»

Собачий рынок

Однажды, в очередной раз я приехал в Москву по своим разумрудным делам. Перестройка шла полным ходом! У кинотеатра «Россия» медный, местами позеленевший от времени и мудрости Пушкин задумчиво взирал на митинги, регулярно копошившиеся у его ног. По улице, ещё Горького, время от времени бродили демонстранты. Несмотря на яркие лозунги, их рыхлые колонны выглядели серыми и мрачными, будто жутковатые мистерии из потустороннего мира.
Впечатление было такое, что над Москвой навис некий гигантский магический купол. Не спеша, будто смакуя и растягивая вожделение, купол высасывал из города жизнь и разум. Громкие выкрики отдельных демонстрантов лишь усугубляли и подчёркивали сумеречную атмосферу технического пейзажа. Казалось, что московские дворники вымерли по причине неизвестной эпидемии. И на улицах и площадях столицы мусору было столько, сколько бывает мутной воды в сточных канавах в буйное стихийное половодье.
Бутылки, банки, пачки из-под сигарет, обёртки от мороженого, окурки, бумажные стаканы, целлофановые пакеты и пр. и пр. пёстрым слоем покрывали тротуары и газоны улиц. Своим вызывающе неряшливым видом весь этот мусор предвещал какую-то непонятную надвигающуюся катастрофу.
Нищие заполонили всё, что можно было заполонить: вокзалы, подземные переходы, метро, подходы к театрам и к церквям — ко всему, к чему можно было подойти. Казалось, что нищих было ровно столько же, сколько было не нищих! Нищета охватила все поколения: стариков, детей, женщин и мужчин. У многих вид был такой, будто они не имели возраста и пола. А те, у которых возраст и пол ещё сохранились, сидели с малыми детьми прямо в холодных грязных лужах и просили милостыню. Тощие, покрытые нечёсаными седыми космами старики в лохмотьях, с задубевшей коричневой кожей на лицах походили на небывалых жутковатых полу-животных, полу-зверей. Многие из них раскачивались на своих костылях, как подвешенные. Я недоумевал — где же вся эта жуткая масса оборванных, грязных и голодных людей скрывалась до сей поры?! Ведь где-то же раньше они обитали, жили, существовали?! Для меня это было тайной.
Так же, как абсолютно непонятным было и то, откуда у некоторых людей из Советского Союза, людей, совсем неизвестных и ничем особо не примечательных, появились, вдруг, несметные богатства?! Значит где-то в каком-то параллельном пространстве, в каком-то невидимом, ином измерении, каким-то потаённым течением протекала неизвестная мне жизнь! И вдруг эта незнакомая чужая жизнь прорвала незримую перегородку и хлынула оттуда сюда, в мою привычную жизнь и пронизала, и наполнила её чужой несуразной энергией! Моя сердобольная душа ёкала в груди при виде особо жалких старушек и детишек. Я раздавал милостыню налево и направо. Но однажды будто споткнулся: «Стоп! Если я буду и впредь так же щедро раздавать подачки, то скоро и сам вынужден буду присесть бок обок с этими несчастными, чтобы собрать денег на обратную дорогу!». А путь был не близким – Дальний Восток. В то время я ещё жил там.
И ещё одно яркое и неотъемлемое явление эпохи перестройки – несметная масса челночников! Эта масса ощущалось весьма натурально, непосредственно, телом. Причём порой ощутимо болезненно — то тележкой по пальцам ног, то резким ударом в плечо или толчком баула в позвоночник! Иной раз от явной травмы спасала только мгновенная реакция, как в боксе – резкий уход головой в сторону от прямого или бокового удара! Но не от боксёрской перчатки, а от того же баула или ещё от какой товарной или паломнической сумки!
В те частые приезды в столицу я, страсть как, любил гулять по старому Арбату! При входе в арбатский переулок возле подземного перехода каждый день стихийно разворачивался рынок животных. Продавали там, в основном, котят и щенят.
Я с детства люблю этих животных какой-то необъяснимой, непреодолимой любовью. До сих пор не пропущу на улице ни одно бездомное существо, чтобы не окликнуть его, как приятеля. То собачку, то киску обязательно окликну и скажу пару ласковых слов. Неважно каких! Главное – добрая эмоция! Мне нравится наблюдать, как животные реагируют на мои оклики с забавными, непосредственными выражениями на мордашках, как они стараются понять, что же такое я стараюсь сообщить им по поводу их персон? А я просто здороваюсь с ними, радуюсь их непосредственному поведению!
Вот и там, на перестроечном Арбате, обнаружив тот стихийный собачий рыночек, я каждый раз подходил к бабушкам, к тётушкам и детям, которые, кто в корзине, а кто и просто в руках держали этих симпатичных котят и собачат, замотанных от холода в платки и шали. Милые мордашки, лупоглазые, наивные и доверчивые тыкались мокрыми носиками в мои ладони и лизали пальцы шершавыми язычками. Тут вам абсолютно не нужны никакие кабинеты психологической разгрузки! Для меня это был самый лучший психо-коррекционный кабинет в мире!
Отлично помню, как однажды, пробиваясь к выходу из метро, я вдруг разом, будто с высоты нескольких метров увидел кишащую людскую толпу, окинул единым взором многие сотни злых глазок и угрюмых лиц, искажённых ядовитыми гримасами! Люди толкались, пробивались, ругались… На их спинах разношёрстными горбами вздымались сумки, чемоданы, узлы… И вся эта серая масса извергала невыносимую вонь, от которой тошнило.
Вдруг, в сознании, будто всполохнула зарница, и послышался глас: «Надоело смотреть на людские морды! Пойдём, посмотрим на собачьи лица!». И я пошёл, заторопился бегом до самого Арбата! Не доходя несколько шагов до животного рынка, завидев издали женщин и детей с корзинами и коробками, в которых ютились котята и собачата, я с облегчением
почувствовал в душе тихий прилив покоя и радости. Сердце моё окатило тёплая ласковая волна.
Не меньше часа прохаживался я от одной бабушки к другой, подходил и гладил тёплые дрожащие головки щенят, высунувшиеся из-под домашнего тряпья, подставлял им ладони и пальцы под влажные язычки и носики. Уходить оттуда очень не хотелось. Однако на город опускались сумерки, свежело, и я с неохотой, но удовлетворённый покинул преддверие Арбата.